Два брата

Два брата

Неоконченная повесть, написанная Набабкиным А. в 1985 г.  (14 лет) в г. Анжеро-Судженске

Два брата (Первая часть)

конец февраля – март 1985 года.

Высоко поднялось над лесом солнце. Оно осветило его весь, и всюду была тайга, непроходимая и глухая. Солнце улыбнулось ясному дню и заглянуло в окружённую со всех сторон тайгой деревню. А деревня та стояла тут давно, и уж не впервой радостно её приветствовало солнце, быть может, лишь оно было свидетелем её появления, и никто кроме солнца не знал этого. Деревушка раскинулась возле ничем не примечательного на карте озера Бал-Балдаш, всего в двадцать пять домов. За деревней находилось большое засеянное пшеницей поле, и если хорошо приглядеться, то можно было заметить, что все вместе взятые огороды составляют лишь половину этого поля. Изредка в деревню прилетали самолёты, но не садились, а лишь сбрасывали продовольствие и много нужных вещей, без которых не могла обойтись деревня. Жизнь в деревне текла своим чередом, старики умирали, на смену им приходила молодёжь. Больше половины пшеницы забирал город, расположенный в тысяче километров от деревушки. Прилетал вертолёт, на него собирали весь лишний урожай, и он отвозил.

Народ в деревне был разным. Мужики да бабы, все были равны. Бывает, муж на жену накричит: «Ах ты, ведьма!», в другой раз жена ему: «Ага, чёрт окаянный, попался!». Но не проходило и часа, как те же муж и жена в обнимку на скамье сидят, да ещё целуются. Каждый человек в деревне хорошо знал других от мала до велика и в гости ходил редко, только на праздники, на поминки да свататься. За деревней по правую сторону от поля идёт дорога на кладбище. Она вьётся из стороны в сторону и выводит прямо к могилам. Жутко быть там одному, иногда страшно. Кресты с разных сторон, да изредка звёзды. Только старухи любили бывать тут, сидеть подолгу у могилы и смахивать слезу. Одна плачет о сыне, другая о муже, а третья о добром соседе или соседке, но все они плачут от горя.

Молодёжь не любила ходить на кладбище, и если вдруг старуха потащит младшего на могилы, он упрётся и будет твердить: «Не хочу на кладбище, хочу на праздник», и всё тут. Старуха подумает, поотговаривает, а потом и отпустит. Нет видно никому дела до её горя. В праздники парни и девушки ярко одевались и охотно шли погулять. Каждому хотелось покрасоваться и полюбоваться другими, даже наиграться. В праздники всегда проходили игры, любителями которых были все.

В крайней избе от леса, напротив дороги, ведущей на кладбище, жили супруги. Нельзя сказать, что давно, но и не недавно жили они тут. Мужа звали Николаем, жену Натальей. Николай работал в поле от зари до зари, редко работал дома. Работы ему хватало, и, возвращаясь домой с поля, он всегда испытывал голод и спрашивал жену: «Натальюшка, а ну-ка, что у нас на ужин?». Наталья быстро накрывала на стол, и муж принимался пихать еду за обе щёки. Наталья садилась и смотрела на мужа добрыми, весёлыми глазами, потом спохватывалась и, приговаривая: «Ой, что это я засиделась, у меня ж работы ещё уйма», - выбегала из комнаты. После еды Николай ходил к друзьям, и лишь самую малость проводил с женой, не считая ночи. Одно время он был охотником, и тогда Наталья его почти не видела. Днём и ночью он был в лесу. Охотников было много, человек десять. Николай был с широкими скулами, серыми, быстро мигающими глазами, и маленьким широким ртом, то и дело превращающимся в улыбку. Его черноватый волос придавал его лицу свежесть молодого парня. Оно чем-то напоминало украинца. Николай подходил к людям всегда с открытой душой, и все его уважали. Он не говорил никому своего горя, а повведыал лишь радости, хотя люди и без этого видели, когда он в горе, а когда он рад чему-либо. Жена Николая была второстепенным лицом в деревне, о ней было мало разговоров, но её всё же уважали. Посмотришь на такую жену и позавидуешь ещё не ведая, что в эту семью уже заглянуло в окно горе и выбрало жертву.

Однажды по возвращению Николая с поля жена его бросилась с порога ему на шею и заговорила быстро – быстро так, что Николай из всего сказанного, а говорила она не меньше минуты, понял, что Наталья беременна, и что скоро у них будут дети. Наталья сияла и всем своим видом доказывала, что она не шутит, что это искренняя честная новость. Николай приподнял жену так, что та радостно взвизгнула, и взяв на руки, совсем как в молодости, понёс её в дом. Ещё крепче полюбили они друг друга, стали относиться к людям не так как прежде. В июне, когда все были на полях, Наталья осталась с тёткой Алферой, которая всегда была возле неё. А когда возвратился Николай с полей, уставший и голодный, в первую очередь зашёл он к Наташе. Она лежала уставшая и бледная и лишь сказала: «Двое их, мальчиков-то». Николай от радости растерялся и не знал, что делать теперь, а из кухни разносились крики мальчиков, которых мыла Алфера. Буйная радость наполнила его, и он всё больше чувствовал себя счастливым. Назвали их Фёдором и Егором.

Через несколько дней как-то раз вечером накинула Наталья шаль на голову и, не сказав никому ни слова, ушла в лес, да так и не вернулась. Лишь через неделю охотники нашли её полуистлевший труп у берлоги медведя – шатуна.

На поминках к Николаю подсел Никита Глыбоедов и стал советовать Коле, как и что теперь делать, и первостепенным его советом было то, чтобы Николай стал пить чересчур много, тогда, мол, все беды забудутся. Николай встал, отодвинул стол и с размаху влепил Никите так, что тот, охнув, отлетел и сел на пол. «Вон все!», - не своим голосом закричал он. Гости послушно стали расходиться, с чувством дикости к Николаю. А он, подчиняясь чувству ненависти и злости, стал подталкивать всех к двери. Толкнул кого-то в спину и вдруг услышал: «Не надо, Коля! Я и сама небось выйду». Слова, произнесённые с тоской и какой-то щемящей нежностью, повлияли на Николая, и он остановился. Говорила это Маша – деревенская девушка, считавшаяся в деревне первой красавицей. После ухода всех Николай надел шубу и мигом выскочил из дома к соседке Дарье, где находились пока детки его. Открыв дверь, он так и застыл в дверях, Маша была тут и тихо играла с малышами. Те смеялись и тянули её за длинные волосы. Хозяйка закричала, увидев Николая: «Дверь-то закрой, холод напустишь, я то что, а вот малышам это бедой обернуться может». Николай быстро захлопнул дверь и как был в одежде прошёл в комнату. Он выхватил у Маши малышей и стал заворачивать в одеяло, но они не подчинялись и дрыгались, даже тянулись к Маше. Она стояла и с тоской глядела на Николая. В её глазах появились слёзы, печальная она тихо, незаметно вышла из хаты и направилась домой. Пришёл Николай домой и, положив Фёдора с Егором на кровать свою, сел рядом с ними и заплакал. Некому теперь кормить маленьких, будут расти без радости, нет им счастья. Плакал Николай долго, а когда кончил – задумался. На ум пришла Маша. Хорошая девушка, да чем она может помочь. Помрут ведь мальчики, неужели даст народ? А он как сегодня с людьми обошёлся?! Отблагодарят они его – будь здоров! «Что же я наделал! Видать крепко горе прицепилось к моему порогу, не отбиться мне одному от него, не в моих силах это», - думал Коля, и всё больше впадал в уныние. Он и не подразумевал, не думал, что народ не обижен на него, каждый сочувствует горю его, ведь многим и самим пришлось немало хлебнуть его. Уж постаралась судьба для народа русского, каждому преподнесла бездонную чашу испить. И всяк пьёт, пьёт горя этого, не хочет, а пьёт, будто цепями прикован. Уж и плачет, а пьёт, выпьет преподнесенное, глядит, а чашка доверху слезами полна, всё выплакал, что хорошего было. Не желает бездушным быть, душа-то она всякому нужна, выпьет слёзы свои, а тот, кто плакать может, тот и горя много принимает. Уж и не хочется горя, а оно заставляет себя испробовать. Горя никому не хочется, а бездушным быть тоже не охота, вот и живи, как судьба твоя хочет. Пойдёшь наперекор судьбе, и тут тебе горе приготовлено твоей же судьбой. От одной уйдёшь, а другая уж поджидает. Вытягивает горе понемногу душу из людей, слёз всё меньше и меньше. И тут хочется плакать, да слёз уж мало, каплю и ту в ладонь ловишь.

Знают люди, что беда не на всех одинаково давит. Те, что душою своей черны, плачут. Выплакают всё и душу тоже. Пройдут мимо, растопчут её и нет горя, а радоваться – то и нечему, и люди стали не те, и сам не тот, где ещё душу свою найдёшь!? Кажется, избавился от горя, а оно вот стоит и усмехается. Жизнь – штука трудная, и не всякий разбирается в своей, не то что в чужой, вот и не чувствует он чужого горя. Только мало у нас таких – единицы, а то и вовсе через единицу. Не видел Николай горя чужого, радости был полон. А как своё подвалило, захлебнулся в нём и вовсе всё перестал видеть дальше рук своих. Не может подумать ни о чём, навалилось горе, что прижало и душу и мысли сковало. Где уж теперь ему с ним справиться, когда разум стал словно кисель. Глаза незрячие, слезами затуманенные, как в сон ужасный жизнь превратилась. Хочется проснуться, да как? Нет покоя больше, исчез он, как ветром сдуло и унесло в поле, зарылся он в травах высоких и заснул.

В избе было жарко так, что окна, которых было всего тори, запотели, и маленькие капли побежали по ним вниз как слёзы. За окном темнело. Николай не видел ничего этого, даже слабые голоса братьев не послужили ему помехой. Он сидел, ничего не видя и не слыша, уши, словно воском залепило, а глаза, будто в туман глядят. В тумане этом возникало то лицо жены, то лицо противного Никиты, и совсем неожиданно явилось лицо Маши и детей. Николай встрепенулся и, утерев рукавом полные слёз глаза, встал. Николай не знал, что ему теперь делать. Он с грохотом свалился на кровать и заснул. Проснулся Николай от стука в дверь. Кто – то стучал в неё с огромной силой, чуть не снося с петель. Она подпрыгивала и тяжело стукалась о порог. Николай сел на кровать и понял, что стучат уже долго. Услышал голоса, разносившиеся с улицы. Было человек пять. Как молния сверкнула мысль: «Они думают, что наложил на себя руки!». Мысль столь страшная тревожила людей за дверями, она подбросила Николая с кровати, и через несколько секунд народ завалил в хату. Николай, увидев первого деда Арсентия, одного из самых умных в деревне, виновато замигал глазами и стал оправдываться: «Вот вздремнул чуть, а вы пришли». Арсентий оглянулся и жестом велел всем выйти. «Делать им тут больше нечего» - пояснил он Николаю и шагнул на середину комнаты. Николай поспешил подставить Арсентию стул возле криво стоящего стола, по другую сторону он уселся сам с мрачным видом, чего – то ожидая. Арсентий сел и скинул шубу прямо на пол вместе с шапкой. «Я думаю, недолог будет наш разговор», - сказал он и положил свою большую и жилистую руку на стол. На этой руке было написано всё, даже жизнь этого человека. Всё, что перенёс Арсентий – перенесли его руки. На них отражалась большая душа и непомерный ум. Николай взглянул на эти руки, и ему подумалось, что человек, сидящий перед ним, вынес больше горя, чем он, Николай. От этой мысли ему стало тепло, он понял, что не одному ему горе припасено. 

 -Плохо тебе сейчас, Николай, знаю, и ещё плохо будет, но ты терпи. Послушай меня, старика, я хоть и не читал книжек, а учён не хуже читающих, жизнь мне преподнесла науку, в которой все другие собраны. Я слов на ветер не бросаю, - старик говорил твёрдо и уверенно, так, что Николая наполнило чувство удовольствия, но в то же время и горечь жгла его изнутри, - У тебя вот жену медведь убил, так? – продолжал он, а ты и отомсти всему роду ихнему, поймай медведицу и корми её молоком детей. Богатырей вырастишь, помощников себе!

-Да как же быть то, ежели медведица та откажется? – спросил Николай, ещё не верящим, но уже обрадованным голосом.

-А ты заставь её.

-А если она вроде осла станет и будет ещё драться, тогда как? – уже совсем с надеждой спросил Николай, уже более осмелевший в своих вопросах.

-Тогда отправь в лес её, не даёт и не надо, другую лови. Медведь зверь не такой противный, как ты думаешь, он, ежели всем доволен, даст, чего хочешь.

Николай нахмурился.

-Чего хмурым-то сразу стал, иль сомневаешься?

-Да нет, Арсентий, верю тебе, только много тут ещё вопросов, так много, что и высказать не могу, захлебнулся, - и он показал на сердце, - оно всё чует, малейшая ошибка в нём болью отзывается, а терпеть каждую ошибку больно.

-Поверь, Николай, я пришёл к тебе с добром, желаю тебе детей выходить, положись на меня, и всё будет хорошо. Ну?

 Николай взглянул в глаза Арсентию, потом на детей и молча мотнул головой в знак согласия.

-Ну вот и хорошо! – улыбнулся дед. – Я сейчас пришлю тебе людей. Ты времени не теряй, иди за медведем.

Дед Арсентий хорошо понимал, что говорил, и голос его звучал на уверенных нотах. Эта уверенность наконец передалась и Николаю. Он встал, огляделся, ища шубу, и заметив её в углу, пошёл к ней. Дед тоже встал и оделся и, сказав Николаю «Подожди», вышел. Через пять минут все, кто решил помочь Николаю, были в сборе. Изба была полна больших, крепко сложенных людей, каждый из которых знал лес, как всё равно свой дом. Это были лучшие охотники деревни, среди которых совсем недавно был и Николай, но судьба перевернула его жизнь, и теперь он мог только вспоминать о том, как хорошо ему жилось. Охотники были все, и ждали, когда им скажут идти. Каждый готов был поймать по медведю. Недаром охотники прослыли в деревне людьми особенного звериного склада. Их привычки, походки, характеры и всё тому подобное соответствовало лесным обитателям: лисам, волкам, медведям и даже зайцам. Это были люди – звери да и только. Бывало, встретят охотники себе подобных и смеются: «Гриня, зырь, никак родня твоя на нас глаза пялит, на тебя в особенности» - скажет старший и, сморщив лицо, неестественным голосом добавит: «Всяк пройдёт, а роднёй называется!» Дружный смех охотников не обижает насмешника, он так же громко и весело смеётся. Никто из охотников никогда не смеётся искусственно. Лучше вообще не смеяться, чем смеяться не от души – говорят они, и слова их достаточно правдивы и хороши для примера. Деревенские охотники большие и хорошие люди. Их почитают также как и ученых людей, которых почти нет в деревне. Школы тоже нет, учиться негде. А охотники прошли школу – школу леса и знают тоже науку, которая очень нужна для жителей такой затерянной деревушки, потому и ценятся они наравне с людьми учеными наукам школьным. Во всей округе нет деревни, кроме «крестьянки», а тем более не может быть и речи об охотниках

Хоть лопатой греби. Только что это за охота, когда зверь сам в руки лезет, - неинтересно. Таким образом и охотиться неохота. Не было ещё такого случая, чтоб охотники возвращались с пустыми руками. И теперь никто из них не сомневался, что охота будет удачной. Они не говорили об этом, они молчали, давно в подсознании зная о последствиях охоты. Эта привычка давно въелась в них и стала вроде своеобразного компаса. «Компас» их никогда не обманывал. К Николаю подошёл дед Арсентий и спросил, усмехаясь: «Ну как тебе войско наше?». «Да какое же это войско?», – отозвался Николай, первым пришедшим в голову. Дед сказал: «Да я так, пошутил». Среди охотников прошёл лёгкий шепоток. Скорее всего, они, видимо, были чем-то недовольны. Непривычно было видеть в таком одиноком доме много людей. Братья лежали на печке и тихо всхлипывали, готовясь разразиться громким, непрестанным плачем. Охотники услышали этот всхлип, и подошли к печке, лишь двое из них остались на своих местах, о чём-то соображая. Старший подозвал одевающегося Николая жестом руки. Николай подошёл к старшему. Старший, наклонив голову. Шепнул на ухо Николаю: «С кем оставишь то их, ведь не одних же?» Николай посмотрел на старшего и, усмехнувшись в усы, громко ответил: «Одних оставлю, пусть похозяйничают, страшного для них тут ничего нет», - и как бы удостоверяясь в правоте слов, оглядел комнату. Все сделали то же. Даже маленький Егор приподнялся на коленях и осмотрел комнату, но никто из охотников не успел заметить этого любопытства, так как длилось оно пять секунд, после которых Егор шлёпнулся на живот и стал шевелиться. Его движения походили на движения пойманной ящерки. Вот на этом движении его и заметили. Охотники между собой стали обсуждать происходящее, изредка глазами показывая то на детей, то на отца, который игриво щекотал своих малышей, и что-то им говорил. Наконец Николай взял малышей, завернул их в большие рубахи, застегнул и спустил на тёплый пол. Они непонимающе уставились на отца и уселись посреди комнаты, вертя вокруг головой. Все застыли. До чего было хорошо смотреть на эти милые тельца, беззаботно ползающие по полу и рассматривающие всякие вещи. В доме была только одна игрушка, которую Николай сделал сам, - это была деревянная кукла с шевелящимися конечностями. Одна кукла на два жаждущих человечка. Нередко она становилась основой ещё совсем бессознательных ссор братьев. И всё же в них чувствовалось что-то взрослое, от них веяло им. Это были дети, но в то же время уже взрослые. По одному взгляду на них можно было понять об их судьбе настоящей и будущей. Но точно о них никто ничего сказать не мог, да и не смог бы. О таком будущем, какое станет у них, можно было только мечтать, думая о неосуществимости желаемого. Это были маленькие тельца, в которых зарождалась большая душа, равная, нет, даже превышающая души всех жителей деревни. Пламенная, шумная, весёлая, добрая и справедливая, она как волной накрывала всех, враги же видели её за версту, как большое яркое пламя, это пламя всегда обжигало людей – паразитов.

Нечаянно или ошибочно очернённые души, они вновь возрождают в светлые. Их мысли были открыты для всех и разили своей прямотой и правдивостью. Они искореняли зло направо и налево. Не давали прорасти молодым злым семенам. Их слова, их мечты как знамя развивались над новым миром и освещали все тёмные углы. Они вдохновляли, они отдавали души свои другим, и удивительно было то, что не было дна у их душ, они были бескрайне широки и глубоки. Всё в них было хорошо, всем они уродились в люди. Они станут просветлёнными своего народа, их компасом и верным путеводителем. И никто из стоящих сейчас у Николая не подозревал, что видит людей необыкновенных, людей, чья пламенная жизнь уже дала искру, но не для обоих. На груди у братьев болтались медные крестики, которые по-разному подействовали на почти одинаковых людей, да, именно на людей, а не на детей или парней, на людей с Большой буквы. Николай встал во весь рост, подошёл к двери, оглянулся на охотников и вышел. Те последовали за ним, и, вывалившись из дома, сразу приняли образы охотников. Один из них, молодой охотник Гриня, подошёл к Николаю и, чуть застеснявшись, спросил: «А куда медведицу-то денете, Николай Ильич?». «А прямо в хату поселю»,- ответил Николай, не глядя на Гриню. Взгляд его прищуренных глаз был устремлён к лесу. И потом, как бы заметив удивление и испуг молодого охотника, добавил: «Я ей там конуру сделаю». Арсентий, махнув рукой, крикнул: «Айда, братцы, пора!» и шагнул в сторону леса. Гриня перекинул ружьё из левой руки в правую и побежал догонять Арсентия. Николай натянул на голову папаху и тоже кинулся за кучкой идущих в лес людей. Винтовка и ему была дана, и теперь, когда он с ней шёл к лесу, его охватило приятное чувство, которое он испытывал раньше при выходе на охоту. Он забывал обо всём, что есть и что было, он был счастлив безгранично. Так и теперь он с любовью поглядывал на винтовку и представлял, как он и его товарищи тихо будут пробираться по лесу, как кто-нибудь увидит след медведя и подзовёт остальных, как все они увидят большую медведицу и начнут охоту. Всё это, о чём он сейчас думал, подгоняло его, и он спешил, чтоб не отстать от других. Сапоги его увязали по голенище в грязи, но он почти бежал и не обращал на это ни малейшего внимания. От мечты оторвал его окрик старшего: «Николай, поторопись, скоро в лес входим». Николай догнал охотников и втиснулся в кучку этих людей. Все молчали. Говорить было нечего, и потому говорить никто не хотел. Перед самым лесом охотники остановились, видимо по привычке, выбирать, где лучше зайти, но Арсентий оглянулся, увидел стоящих охотников и ринулся в лес напрямую. Всем стало понятно, что заходить где-либо с краю незачем. Некоторые ещё стояли, замявшись, но всё же последовали за первыми и вошли в лес. На всех сразу пахнуло свежестью и молодостью весеннего леса. Всех обкатило то весёлое чувство, когда хочется бежать по лесу, бежать, глядеть до полного изнеможения, но охотников сковывала цель охоты, и каждый в душе поборол это чувство. Поборол, но не до конца, оно осталось где-то на дне подсознания. Первые шаги Николая по весеннему лесу были не совсем уверенные, но с каждым шагом он всё увереннее шагал по лесу и чувствовал радость за прежнее, то, что было им пережито и проёдено, конец всему были эти шаги. С замиранием сердца он ощущал приближения чего-то, что могло и даже должно перевернуть всю его бывшую жизнь в иную, не похожую ни на что, сторону. Николаю казалось, что нет сейчас на свете ни одного пути лучше того, по которому он сейчас шагал, и что нет на свете лучше людей, чем те, которые шли сейчас с ним. Он перекидывал взор с одного охотника на другого, делая это без внутренней команды, он словно заново переродился и впервые увидел этих людей. Весенняя атмосфера наполнила охотников, словно буйная радость. Сапоги глубоко входили во влажную землю, и за охотниками оставалось что-то похожее на болото. Но путь по лесу продолжался недолго, около первой сломанной берёзы, лежащей низом своим в земле, а макушкой на ветке рядом стоящей ели, старший, идущий впереди, вдруг остановился, услышав тихий, но продолжающийся долго хриплый медвежий крик. Все, кто шли позади, тоже, услышав этот не то стон, не то плач, замерли и направили лица в сторону, с которой разносились звуки. Николай шёл и не слышал этого, это стало для него смешанно с другими звуками леса, хотя что-то, оставшееся в нём от охотника, подсказывало ему, что рычит медведь. Он глядел в землю и не обратил внимания на то, что шаги товарищей умолкли. Продолжая идти, Николай наткнулся на широкую спину охотника и отпрянул, не поняв в чём дело. Охотник оглянулся и головой показал в сторону медвежьего крика. Николай снял папаху, чтоб было лучше слышно, и до него ясно донеслись звуки, издаваемые медведицей.

Каждый их охотников уже понимал, что случилось со зверем, почему он так громко и жалобно кричит, но Николай, давно забывший поученья товарищей, с волнением вглядывался в каменно-коричневые застывшие лица охотников и не понимал, почему они именно такие, а не иные. А иными они быть не могли. Боль невинного зверя порождала боль в этих людях, от которой так щемило сердце, и казалось, что это именно им сделали больно. Но потом охотники как бы проснулись, сделали шаг, второй и без команды побежали в то место, где был страдающий зверь. Николай, кажется, понял эту команду сердцем, и вместе со всеми побежал выручать медведицу. Под тяжёлыми большими сапогами трещали сухие ветки и вдавались глубоко в землю. Сапоги увязали, и бежать было трудно. Казалось, что к ногам привязали по мешку с камнями, но, не желая быть в числе отстающих, каждый бежал с невероятной для себя скоростью. Шаг за шагом приближал людей к медведице, и скорость быстро падала под сомнительными мыслями об опасности. Мало ли что могло там быть. Но возвращаться никто не станет, бег стоил больших усилий, чтоб он был зазря. Смелая и жалостливая мысль толкала живых пройтись рядом с мёртвыми, та же мысль, которая владеет человеком в самых трудных и безвыходных случаях, та мысль, которая яснее всех, которая толкает человека на подвиг. Эта мысль запрятана далеко в человеке, но весит она больше его половины. У каждого из охотников были свои взгляды на мир, но тут эти взгляды представляли собой нечто единое.

Николай сквозь куст заметил что-то тёмное, двигающееся в противоположную от охотников сторону. Охотники, подбежавшие к Николаю, тоже заметили тёмную фигуру медведя. Они остановились перед кустами. В нетерпении Арсентий раздвинул кусты и отпрянул, увидев повёрнутую в его сторону мохнатую морду медведицы. С видимым всеми страданием она даже не думала звать друга на помощь. Охотнику показалось, что она делает это специально. Позвать друга значило для неё избавиться не от боли, а от помощи. Она, казалось, понимала, что помощь стоит рядом и ждёт, когда мохнатый друг удалиться как можно дальше. На минуту медведица прекратила свой рёв и села на зад, мотая лапами. Охотники испугались, как бы не пришёл её товарищ, но тот видимо не хотел идти к подруге. Арсентий первым осторожно раздвинул кусты и шагнул во владение медведя. За ним последовали остальные. Та, обессиленная от бесполезной борьбы и от мучений, уже не могла встать с сидячего положения, продолжая бессильно махать лапами. С каждой минутой силы покидали израненное тело, и оно как мешок оседало на пол. На обеих лапах медведицы висели большие, специально сделанные, капканы. Чтоб уложить человека, хватило бы и одного. Лапы невинного зверя были жестоко истерзаны остриями, которыми были покрыты капканы, это было сделано для того, чтоб зверь сам не смог освободить себя. Каждая попытка отцепить капканы открывала новую большую рану. Охотники по следам крови, идущей в лес, догадались, что и друг медведицы был поражён, отцепляя свою подругу. На всей поляне были лужи крови. Никто из охотников мешкать не стал. Двое бросились отцеплять капканы. Арсентий схватил топор и стал быстро рубить молодую берёзу, чтоб сделать лежанку для зверя. Его сильное тело энергично работало, мышцы ук напрягались так, что даже были видны через рубашку. Повалив дерево, он утёр рукавом пот и принялся делать, что и задумывал. Топор быстро заходил по молодому дереву, и эхо отразило эти звуки где-то в лесу. Николай, не зная, как помочь медведице, будущей кормилице его малышей, скинул рубаху и разорвал её на бинты. Никто, занятый своим делом, не обратил на это внимания. Обмотанную и закутанную в шубу Арсентия медведицу, положили на лежанку, и четверо охотников подхватили её на плечи. «Ну айда, ребятки»,- выдохнул Арсентий и, вытерев шапкой вспотевшее лицо, двинулся позади всех. Путь обратно длился недолго, хотя и казался больше, чем в лес.

Люди заметили подходивших к деревне охотников и удивлённо стали перешёптываться, показывая пальцами то на одного охотника, то на другого. Охотники делали вид, что их вовсе не интересует то, что на них показывают, но на самом деле в них играло любопытство, и они изредка кидали взгляды на людей. По их взглядам народу стало ясно, что охотники смущены. Лишь Арсентий понимал, что означали эти ехидные выходки. Этим народ хотел показать свою возвышенность и превосходство, которого у них совсем не было. Они любили больше самих себя, нежели человека, любившего их. Их мало, что интересовало, одним словом, это были люди – трутни и люди – паразиты. Души их были оплёваны всеми, и между тем, глубоко уважаемые самими хозяевами. Между людьми – паразитами и трутнями была невидимая связь. И те, и другие были довольны только собой. И нередко вступали в неразрешимые споры – кто лучше. Каждый из них завидовал другому и был готов сжечь деревню только потому, что у соседа есть то, чего нет у него. В бога верили все. Молились часто. Замаливая один свой, думал паразит о том, как бы бог не узнал о тысяче утаённых. Выдавая, таким образом, богу по греху, взамен брали десять. Нередки были случаи в деревне, когда охотники говорили, что есть в лесу место, где много грибов или ягод. Не проходило и часа, как целая толпа шарила по лесу и встречалась носом к носу в искомом месте. Бывали даже драки. Жизнь в деревне до того черна была, что чернь эту даже за пять тысяч лет не расхлебали бы все святые вместе. Как умрёт человек, умрёт другой, и всякому говорят: «Эх, бедняга, в ад покатил!» Добавляя в душе: «Скатертью дорога». Слёзы лились больше от радости, чем от горя. Но были в деревне и хорошие люди. Плохие не водились с хорошими, так же как хорошие с плохими. Стена, выстроенная природной закономерностью, была крепка и огромна. Частенько плохие поджидали хороших в тёмном углу, только тут была самая тонкая стенка. Кулаки хорошо говорили, и таких разговоров было достаточно для того, чтоб молчать недолго.

Охотники - люди благоразумные, чтоб меньше сплетен было, поспешили войти в избу Николая. У порога каждый о тряпку тщательно вытер ноги. Лишь четверо осталось на улице, те, что медведя несли. Вышел Николай и сказал, открыв дверь: «Её бы пока туда надо…» Охотники несколько замешкались, но Николай пристроился с ними, и они все вместе внесли раненого зверя. Уложили медведицу в углу. Николай, оправдываясь, ответил: «Я ей тут конуру сооружу». Охотники не обращали внимания на объявление Николая, они были удивлены и поражены, почему малыши, так долго не пившие молока, не плачут. Арсентий шепнул старшему: «Богатыри будут, Стёпка, всю деревню пришлёпают, и твоих голопузых тоже». « Ну уж…»- недовольно отвернулся старшой, а Арсентий усмехнулся. Старшой и сам понимал, что растут богатыри. Давненько не видывал таких наш свет. «Пусть подрастут, а там и до каши манной дело дойдёт, - думал Коля – пока пусть она их покормит». Он мысленно представил кормившую его сыновей медведицу, как ребятишки будут играть, сытые и здоровые. А медведица только спасибо пусть говорит, что спасли её. Арсентий встал со скамьи так быстро, что другой конец её, где сидели охотники, пошёл книзу, тот, с которого он встал – кверху. Охотники едва – едва успели вскочить, чтоб не оказаться на полу. Скамейка громко стукнулась, упав. Дед не обратил на то ни малейшего внимания, видно было, что его что-то очень занимало. Николай же от неожиданного удара вздрогнул и, осознав, что сидеть так нельзя, встал и пошёл к Арсентию. Арсентий подошёл к медведице и, сев на корточки, своей большой ладонью тихонько провёл по шерсти зверя. Медведица, казалось, заснула. Но глаза её были открыты, а кожа, изрядно подёргиваясь, как бы напоминала, что зверю больно. Николай, подощедший к Арсентию, тоже присел, но в это самое мгновение Арсентий встал и Николай немедля поднялся. «Хорошо бы было её на цепь, мил человек» - обратился он к Николаю, словно в размышлении, как бы забыв, кому это говорит. «Цепь? Она-то есть, цепь эта, да уж, где бросил, уже забыл». Арсентий увидел на лице Николая отпечаток беспомощности: «Мы поможем тебе». Под словом «мы» он подразумевал себя. 

 -Прямо сейчас? - спросил Николай. 

 -А чего время тянуть? Его и так мало у нас, да и у тебя я думаю не больше.

 -Это правда, - вздохнул Николай и раздетый вышел на улицу. Затем вышел и дед. Сарай, стоявший за домом был давно заброшен, Николай с женой изредка заглядывали в него. Там почти не было ничего, что было нужно, и Николай это знал. Но теперь сарай этот представил для Николая что-то сверхъестественное, чего он раньше не знал. Этой весной Николай хотел разобрать его, но теперь ему захотелось подстроить его и привести в настоящий порядок. Николай зашёл в тёмный сарай и загромыхал в его середину. Где-то неподалёку от угла он упал и выругался. Арсентий пробирался тихо и ощупывая каждую вещь, но и ему не удалось избежать падения. Нога его попала в ведро, стоявшее на разбитой наковальне, и ведро, едва двинутое с места повлекло за собой штук пять бочек, Арсентий, желая избежать столь страшных последствий, рванулся в бок и натолкнулся на лежащего Николаю. Перелетев через него, он упал и запутался в тряпье. «О, чёрт», - только и услышал Николай. Остальное заглушили падавшие бочки, вёдра, банки, склянки, Николаю, как ближе лежавшему, досталось больше, чем Арсентию и он взревел больше, чем дед. В общем же получился страшный крик и грохот. Но, увы, никто из охотников этого не слышал. Николай же с Арсентием дожидавшись помошников, пролежали недвижимо минут пять. Вёдра и бочки завалили вход, и свет еле проникал в сарай, да и то в другую сторону от потерпевших. Арсентий осторожно поднялся на локоть, подавив в нём боль, другой рукой, тоже болевшей, он стал шарить вокруг и наткнувшись на бочку, замер. Николай спросил очень тихо: «Дед, жив?»

 - Не больше, чем мёртвый, - ответил он.

 - Я ещё ничего, - сказал Арсентий, - мне вот только руки отшибло, а тебе как?

- А на мне живого места нет, - отозвался Николай, - я теперь сам отсюда не выйду.

- Я думаю, что и я не выйду таким, какой сейчас есть, - ответил Арсентий.

- Тут вход завалило. Ну, что делать будем? Один выход ждать пока придут охотники и помогут. Долго! – отчаянно процедил Николай. Ничего, мы с тобой в этом хламе и за сто лет не найдём цепи. И добавил, чуть крякнув, - видимо опёршись на больную руку, - тут сам чёрт ногу сломит. Эх, не думал я, что придётся мне в нём ещё повозиться, не то давно бы весь хлам убрал, - прокряхтел Николай. В это время из под опрокинутой бочки выскочила большая мышь и не заметя лежащего человека, быстро промчалась по Арсентию. Тот не успел сделать ни одного движения. Мышь, продолжая путь, перебежала по Николаю и, хвостом вильнув, скрылась в углу.

- Охотники сидели и ждали. Терпение Николая подходило к краю, а охотников всё не было. Тогда он осторожно поднялся и на ощупь стал пробираться к дверям. Дверей не было видно, но Николай по тонкой полоске света, падающей куда-то в другой бок, стал всё ближе и ближе подходить к ним. Во всяком случае, так ему казалось.