Непредвиденное обстоятельство

Непредвиденное обстоятельство

Набабкин А.

Написано в 1987-88 гг. (16 - 17 лет) в г. Кемерово

 

 

 

НЕПРЕДВИДЕННОЕ ОБСТОЯТЕЛЬСТВО

 

Комедия нашего времени

Повесть 

 

Часть первая

      

       Косая собака дворняжского происхождения старательно шарилась в больших зарослях дикой малины. Внезапно она обнаружила нечто непредвиденное и, взвизгнув, бросилась вон. Этим «нечто» был беспросветно пьяный и выгнанный женой из дома наборщик Аким Никонорыч Загуляев. Его трудовая книжка представляла собой ужасно печальный документ, а так как Аким Никонорыч был по существу человеком весёлого нрава, то он немедленно сжёг её и решил начать новую жизнь; данная ситуация и являлась этим началом.

 

Глава первая.

 

         Оптимист с мировым именем Аким Никонорыч не любил громких слов о его персоне, он был весьма стеснительным, но в разное время по-разному. К примеру, он краснел всякий раз, когда при большой аудитории его имя звучало громоподобно и чаще всего с окончанием «за прогулы, самовольство, недисциплинированность». О чём речь? – про себя недоумевал он – они просто завидуют моему хорошему настроению, моим всевозможным восприятиям мира, в конце концов, силе моего непоколебимого оптимизма! Работа да работа! Так ведь и сдохнуть от однообразия можно, вот я и вношу изменения, а они этого понять не в силах. Деревня натуральная! Загуляев неединажды, придя на работу, садился на табурет, неизвестно когда и кем принесённый, вынимал из кармана несколько листов бумаги и с усиленным вниманием принимался читать. Кто-то напоминал ему о рабочем времени. Аким Никонорыч, не отрываясь, отвечал: «Ваше дело телячье, граждане. Никакой сознательности в вас нету: я можь сконструировал новый комфортабельный типографский станок, а вы сразу за горло «Рабочее время!», что мне это ваше рабочее время, я тут обо всей стране заботу проявляю, ясно?!». Собиралась толпа. Загуляев ловил старика Нилова за рукав и, притягивая к себе, говорил: «Вот секи, Игнат Палыч, моя бумага цены не имеет, ты секи, секи – принцип-то каков, а? Небось, изобретателем – то меня не ставят, шельмы, а знать не ведают всей ценности моей мозговой коробки!». Тут он переходил на длительные объяснения своего таланта, в конце которых возле него не оставалось никого.

               Так бывало часто и так могло бы продолжаться, не случись одно непредвиденное обстоятельство.

                Однажды сын Загуляева – Васёк – копеешник, как прозвали его ребята за попрошайство, угодил в детскую комнату милиции.

                 «Шкулял у прохожих деньги»,- представил его милиционер симпатичной полумолодой юристке, успев построить ей тридцатилетние глазки. Та улыбнулась вослед уходящему. Она обратила взгляд на мальчишку 12 лет: «Как тебя зовут, агент?»

-         Я не агент, я Васёк К…к… Загуляев короче, - последовал ответ.

-         Ну и кто научил тебя этому делу, Васёк К…к… Загуляев?

-         Кто же?! Батёк конечно! – усмехнулся пацан.  Я ему раз сказал: «Батёк, шанежки позарез нужны!» А он мне: «Что я тебе дойная корова – надо – иди у людей выпрашивай, шалопай». Я ему: «А как это».  Ну, тут он мне и разыграл всё в лицах. Понятно?

Юрист согласно кивнула: «И давно?».

-         Не, недавно. Позавчера.

-         Как позавчера, в журнале ты голубчик и семь, и шесть, и четыре, и пять лет назад значился, К…к… Загуляев?

Пацан засмеялся, почесав шею:

-         Да не, то мой батя, видать, а я в этом районе раза два попадался!

-         Выходит, три раза подряд?

-         Ну как вам это сказать…. Позавчера-то я у батька сотку клянчил, а раньше только мелочь. Так ту я и сам знал, как у людей просить.

Внезапно он шлёпнулся на колени, заплакал и жалостливым голосом стал вымаливать «на кусочек хлеба». Рука молодой юристки незамедлительно юркнула в карман. Она уже держала «пятёрку», когда девушка опомнилась и поспешила принять обычную позу. Она быстро крикнула: «А ну, хватит! Бесово дитя!». Мальчишка торжествовал. Юристка посадила его в угол, спросила телефон отца, позвонила и села за свои бумаги, дожидаясь «Преподобного папу», как она в душе его называла.

              Аким Никанорыч любил ругать сына и потому явился сразу. В дверях он запнулся и удержал равновесие только благодаря штанам дежурного милиционера.

              Молодая юристка увидела перед собой пожилого (Загуляеву было 38 лет), невысоко, озирающегося мужчину, в надвинутой на глаза шляпе и помятых розовых брюках; руки весьма искусно лежали на дне карманов клетчатого пиджака, давно забывшего, что такое пуговицы. Загуляев прошуршал к столу и положил руку на бумаги девушки; та подняла взор: «Сынок мой в этой обители кукует?».

-         Какой сы…, ах, кк Загуляев? Вы пришли? Садитесь.

 Аким Никанорыч без слов сел и даже снял шляпу, что делал в особо торжественных случаях. Юристке открылись весёлые зеленоватые глаза, чёрные лермонтовские усы и ярко выраженные подвижные губы. Когда она смотрела на губы, Аким Никанорыч пропустил воздух через язык в зубы, проще говоря, цокнул. Молодая юристка вздрогнула и подумала: «Ужасно развязанный нахал», вслух сказала автоматически: «Будте любезны, имя, фамилию, отчество, место работы».

-         Это важно, гражданка милиционер?

-         Очень, гражданин… отец.

-         Тогда пишите: Спивак Ван Ваныч, секретарь черепановского ОБКОМА ВЛКСМ, приятно было познакомится, где ваш преступник?

-         Вы отец? – заволновалась юристка.

-         Приёмный отец, гражданка.

-         Но он говорил, что…

-         Говорил?! Спасибо за сообщение; он у меня будет говорить только по праздникам. Через раз.

-         Но это… это жестоко, так нельзя, вы же…

-         А вы?

Юристка не вытерпела:

- Забирайте своего КК и поскорей уходите, у меня дела. Что же вы стоите?!

-         Мне некуда спешить, к тому же у Вас великолепный вентилятор, кресло, глазки, ротик, ручки…

-         Ну знаете! Это предел! ВОН из комнаты! – крикнула ВЗБЕШЁННАЯ девушка.

-         Успокойтесь. Всё как в танке. Я хотел сказать: у вас добрые глазки, трудолюбивые ручки, ну и общительный ротик. Что тут такого? Неужели вы так критически относитесь к комплиментам?

Девушка стояла на своём:

-         Что же вы посадите меня на 15 суток? О, это будет крахом моей и вашей карьеры: у меня связи! – продолжал издеваться Аким Никанорыч.

-         Ладно, вы убедили меня в своей наглости достаточно, теперь ступайте и не забудьте прихватить сынка.

-         К…к Загуляев! Шагом марш домой! – крикнул отец  и вышел вон.

Сынок, проходя мимо несчастной юристки, как бы невзначай шепнул: «Батя – мировой оптимист». Не успел он выйти, как снова заскочил Аким Никанорыч и бесцеремонно бросился к столу: «Пардон. Я забыл свою шляпку». Снова отворилась дверь, и на этот раз зашёл милиционер, приведший меньшого Загуляева. Он вежливо посторонил Аким Никанорыча рукой влево и обратился к юристке:

 - Ну как, в кино мы сегодня идём часов в восемь?

Загуляев развернул милиционера за плечо и серьёзно сказал:

-         Мне вас жаль, товарищ трёхзвёздник, но вы опоздали: в кино с …э-э-э данной особой уже иду я!

Юристка вытаращила красивые глазки, милиционер выпятил губу.

-         А на каком основании?

-         По праву медбрата.

-         То есть?

-         Разве вы не знает, что медбрат пользуется в нашей стране привилегиями?

-         А-а э-э…

-         Не всегда же мне ходить с медсёстрами.

-         Но Рита мне ничего не говорила…

-         А она говорит только по праздникам. Через раз.

Милиционер был сломлен. Он, опустив кудрявую голову, вышел из комнаты, не понимая, как его занесло в милицию, когда быть медбратом много лучше. Загуляев обернулся к юристке. Лицо его было подобно солнцу. Следующую секунду Аким Никанорыч встретил за дверями с горстью пуговиц от рубахи в кармане. Вот так так! Сына ругать ему расхотелось; надо было придумать веское оправдание отлетевшим пуговкам – жена будет долбить «К кому приставал, с кем играл, лежал, обнимался, путался?». Эх, бывают же жёны!

 

 

Глава вторая.

Чем бы дитя не тешилось…

 

 

         Примерно в это же самое время, но в другом месте происходили события весьма интересные, ибо случающиеся не каждый день: два любителя острых ощущений отоваривались на закрытом складе. Один быстро толкал в карманы, специально сшитые до колен фототовары, другой ловко кидал за пазуху патроны, пачки с порохом и солью. Это проделывалось безо всякого внешнего волнения и осторожности. Шёл третий час дня.

          Проходившего мимо Загуляева привлекли слабые шумки за дверью запертой изнутри.

          «Это повод!» - обрадовался оптимист, имея в виду свои пуговицы. Не мешкая ни минуты, он вышиб окно вместе с решёткой лежащей поблизости кувалдой и мухой влетел внутрь. 

-         Попались, голубчики! Я вам покажу, как чужое добро таскать! Государство не дойная корова! – завопил он, чувствуя, как оттягивает руку тяжесть кувалды, и мысля, как он легко взмахнёт ею.

Первую минуту воры струхнули и едва не дали стрекоча, но, опомнясь, бросились в другую сторону, то есть на Загуляева. Тот крикнув: «Со мной шутки плохи!» - дёрнул кувалду, но та не поддалась. Отступать было поздно. Ему врезали в область зрительного анализатора.

           Увидев на себе верёвки, Аким Никонорыч запротестовал самым громким образом – тщетно. Один из воров счастливо улыбался, другой пробасил над Загуляевым: «Ты, дурень, батарею-то отпусти. Вцепился». Аким Никонорыч поняв свой просчёт, замолчал и отпустил ржавую стокилограммовую батарею, она уже была излишня.

-         Грабитель? – спросил бас.

-         Грабитель! – подтвердила улыбка. – Среди бела дня да ещё напасть на сторожей! В твоей, Жорик, практике случалось такое, а? – улыбался меньшой рыжеус.

-         Нет. Это первый.

-         Отпустите меня немедленно! – не растерялся Загуляев. – Я из милиции, хулиганьё! Меня ждут! Я ведь потом весь ваш район за решётку упрячу, тебя в первую очередь, КПЗэшник, - орал он наугад.

Старшой побледнел, руки его слабо задёргались, он уже сделал шаг вперёд, когда рыжеус остановил его:

-         Да ты кому веришь! На попа берёт, сразу видать.

-         Знакомая харя, - шепнул Жорик рыжеусу и, подойдя к Загуляеву, распустил морской узел у того за плечами.

      Загуляев встал, отряхнулся, высокомерно окинул взглядом вора – сторожа, развернулся и вдруг подобно кошке, шмыгнул в оконный проём. Жорик чуть не подпрыгнул: «Шурик, я же с ним в медвытрезвителе вместе был!».

-         За ним!

-         Стой! Нам же лучше! Скажем, успел уйти и унести товары.

-          Точняк! Сматываемся.               

 

    Ровно через час так называемые грабители, предварительно поставив друг другу голубоватую симметрию под глазами, заявились к директору всей ихней шарашкиной конторы. Тот словно поджидал их. Быстро постукивая пальцами по «отчётному листу», он был хмур, как никогда, во всяком случае, за два – три отчётных квартала.

-         В чём дело? – блеснул директор золотыми зубами.

-         Да тут, понимаете ли… - смутился Жорик.

-         Дело было днём, шеф, - вмешался Рыжеус, - Я сидел как обычно у ворот, а вот он проверял обстановку внутри, значит. Внезапно я услышал звук опрокинутого ведра и прочий грохот…

-         Вёдра что ли украли? – насторожился директор (на днях он собирался списать их как украденные, а на самом деле увезти на дачу).

-         Нет. Слушайте дальше. Короче, я рванул посмотреть, но едва перешагнул порог, как на меня пантерой кинулся мужичище шкафообразного сложения: я не растерялся и ударом «уцу» выбросил его в правое окно, но тут же сбоку кто-то развернул меня, и я получил такую плюху, что вам такой т не сни…, то есть сни…, то есть нокаутирующий, короче. Минут через пять я пришёл в себя. Увидел рожу. Но сил не было подняться. И, слава богу.

-         Описать-то сможешь в милиции? – осведомился директор.

-         Конечно, да и Жорке сквозь дырку унитаза кое-что видно было.

-         Вёдра украли тоже! Понятно? – пригрозил директор и улыбнулся – Себе тоже возьмёте несколько вещичек.

Дело было начато. Жорик и рыжеус помчались в милицию, директор послал за вёдрами.

Глава третья.

«Будьте так любезны…»

 

            Аким Никанорыч целый день находился в состоянии «ой-ёй-ёй», как называла его жена. Он бегал по комнате в трико, орал, что ему чего-то мало, что он хочет ложиться в теплую постель, а не в капкан, что он не хочет…. Впрочем, какая разница? Человек был взбешён надзорным поведением жены, а это в наше время хуже интриг Шекспира. Загуляев сел на стол.

-         Жена, если ты не прекратишь варить мне суп с лапшей, то я…

-         А если ты не прекратишь вешать её мне на уши, то я сделаю с тобой хуже, чем то, что ты собираешься сделать со мной!

-         Что ты сказала? Отравишь?! Ха-ха-ха-ха! Да я тебя в канализацию втолкну.

-          Что-что? Меня? (Со слезами) Да я на тебя ишачу пятнадцать лет – стираю, мою, варю! Так-то ты благодаришь меня, изверг, так?

Загуляев смягчается:

-         Уговорила, так и быть подарю тебя соседу Молоковскому, он тебя живо перевоспитает.

Жена Загуляева падает на ковёр. Это значит, она сейчас закатит истерику. Аким Никанорыч, быстро спрыгнув со стола, хватает шляпу и вырывается вон из комнаты. Тактика проверенная, отменная. Всё как рукой снималось.

      Аким Никанорыч меньше всего ожидал встретить кого-нибудь из знакомых и встретил как назло. К нему подошёл «дядя Федя» из «Дома бандитов» - щетинистый здоровенный мужик.

-         Аким! О! Ну и видуха у тебя! Выпить желаешь?

-         Не-не. Бросил…. Как-нибудь потом…. Ну ладно, давай.

-         Так сперва скинуться надо.

-         Не-не. Я бросил. Сказал же.

Загуляев бросился назад в дом. Дверь оказалась запертой. Аким Никанорычу стало жутко: в трико и шляпе на лестничной площадке! Согласитесь, приятного в этом мало. «Что же сообразить?!» - быстро прикидывал несчастный, когда внизу послышались шаги. Загуляев окинул взглядом дверь, на всякий случай толкнул дверь плечом, - бесполезно. «Да, ситуация…!» - незаметно для себя вслух выговорил он. Как только снизу лестницы появилась косынка Марии Михайловны Кукуражи – сплетницы и вообще классной разносчицы свежих новостей, Загуляев сообразил, наконец, как ему быть. Он громко крикнул: «Жена, жди меня к обеду! Я на стадион!!», и тут же ломанулся галопом вниз, навстречу Марии Михайловне.

      Во дворе вздохнул – пронесло. А что же дальше-то? Немного подумав, Загуляев пришёл к заключению, что нужно поспешить в милицию и рассказать о вчерашнем случае на складе. Долго размышлять не пришлось: на третьем этаже распахнулось окно языкастой соседки. Загуляев набрал полные лёгкие воздуха и пропел на лад одной из опер Верди: «О милая, красивая соседка! Любезны будте передать моей же-не, что я к обеду не прибуду-у-у! Пусть так и знает!!». Навеселе Загуляев ринулся через песочник по улице Московской. Он бежал и думал: «Вот такие-то наши делишки – были воришки. Исчезли воришки. Были штанишки – остались штанишки. Ловко в рифму идёт, а?! Это было бы хорошо – это и так хорошо. Идёт, скажем, директор Макушкин – здравствуйте, дорогой Аким Никанорыч, сердечно приветствую в вашем лице славу нашей поэзии. Не будь тебя, как не удариться в панику при виде того, что делается на за…. Впрочем, директор – псих, от него доброго слова не дождешься, будь он хоть трижды Максим Горький. Он знает, перед кем помои выливать, а кому коврик в ножки положить! Пушкин – это несовременно. Лучше б мне стать э-э….  Как быстро бегут вот эти люди. И рожи знакомые что-то. Что? Да это же…!».

Перед Загуляевым на углу возникли два знакомых ему человека – грабители. Один жевал спичку, другой, казалось, жевал коробок. Загуляев обрадовался. Ага! Но тут он заметил, что и грабители тоже явно веселы. Аким Никанорыч оглянулся. Место было безлюдное. Вокруг стена гаражей, два стыкованных дома в пять этажей, деревья высоченные.

-         Привет, ребятки! Мы тут с друзьями пробежечку делаем, они малость отстали, сейчас с секунды на секунду выскочат – познакомитесь. Ну, я побежал?

-         Куда это? Дальше нас некуда, - усмехнулся Рыжеус.

-         Да?!, - взвизгнул Аким Никанорыч. – Так?!

Он сжал кулаки и заскрипел зубами, стараясь выглядеть как можно грознее. Грабители бесцеремонно подхватили его под мышки и поволокли.

 

Глава четвёртая.

Что может любовь….

      Аким Никанорыч стих. Финита ля комедия! Странно было бы думать, что он сдался, но он упрямо продолжал вести себя спокойно, лишь когда Жорик спустил его на асфальт, расправляя затёкшую шею, Загуляев вдруг ожесточённо забился, давая этим понять, что совсем не желает расставаться с пригретым местом. Мощного подзатыльника оказалось мало для смирения пойманного, более того, Загуляев изловчился пнуть Рыжеуса как раз тогда, когда тот повернулся к нему лицом. Непременно завязалась бы драка, не догадайся вовремя Загуляев, что улица дальняя, помочь некому. «Лучше бы залезть к жене через окно на глазах Марии Михайловны, чем попасть под такой канвой», - подумал Аким Никанорыч и тут же, стараясь изо всех сил проглотить слюну, сказал: «А я жене всё рассказал – в милицию заявит махом. Быть вам тогда там, где лягушки не квакают и собачки не тявкают, граждане». Жорик, получивший кусочек ума, случайно напившись ацетона, важно заявил:

-         Та вообще парень, тупень – дохлый номер! Это мы тебя в казённые места зашуруем!

«Хорошие делишки!...» - многозначительно подумал Загуляев, следя как медленно с крыши трёхэтажного дома прямо на голову Рыжеусу падает нечто, напоминающее пятнадцать килограммов. Слава Богу! Рыжеуса сгорбатило. Уа-уа-… - простонал несчастный, валясь под ноги Жорику, который немедля выпустил обрадованного Аким Никанорыча. Однако, погони не было ровно пять минут.

      Аким Никанорыч рванул изо всех сил, задыхаясь и спотыкаясь об кирпичи клумб и перепрыгивая штафетины скамеек: его пугало воображаемое чудовище – Рыжий-рыжий орангутанг. Оглянувшись на одной из тихих улочек, он с радостью обнаружил, что его никто не преследует.

Ему тут же захотелось выкинуть по старой привычке (впрочем, она такая же старая, как вечномолодое небо) что-нибудь этакое для успокоения. Заметив светлый поворот налево, он немедля воспользовался прислонённым кем-то к стене велосипедом и покатил туда, где точно по его интуиции должна быть пивная.

          Через некоторое время Аким Никанорыч «плясал» около пивбара, но на этот раз никто так и не поверил в его призвание, и ему пришлось подойти к одному толстому весельчаку в клетчатом пиджаке.

-         Слушай, друган, на кружку не найдётся, жажда замучила.

-         Тут неподалёку колонка.

-         Что ты жадничаешь! Я тут часто бываю, в другой раз отдам.

-         Зато я здесь проездом.

-         Ну будь человеком, не дай помереть!

-         Челдовеком? Ха-ха-ха. Человек свинье не товарищ!

Разговор явно переходил на издевательский манер, лицо толстого сияло, отчего казалось, будто он вымазан в сале; это не ускользнуло от нашего героя.

-         Сам ты свинья постная, рожа пухлая! Дешёвка ты!

-         Что?!

-         Тушенка в сале.

-         Да ты знаешь, кто перед тобой, шпана?! Заведующий Исполкома!!

-         Тем хуже для вас: будем знакомы – Председатель ревизионной областной комиссии Пантелеев.

Заметив недоверчивый, но уже полурастерявшийся взгляд толстого, Аким Никанорыч продолжал, сделав самую серьёзную мину. «Моё одеяние не должно вас волновать: так лучше узнавать кто есть кто. От имени представителей ревизионной комиссии я уполномочен доложить вам, что ваше поведение будет в ближайшее время рассмотрено на заседании партийных организаций города с последующим собранием областного комитета по делу чистки кадров высокостоящих должностей». И усмехаясь, добавил: «Я вам не завидую, и помочь ничем не смогу – взгляните на часы – три часа десять минут. Это у вас что, обед вне расписания? Рабочее время пренебрежительно отодвинуто вами на седьмой план. Ай-яй-яй. Нехорошо. Да…, - протянул Загуляев, покачивая головой и замечая, как пришибленно, словно загнанный кролик, краснел и божился заведующий,  - вы так неосторожны, так наглы в обращении с простонародьем, что мне становится понятным, почему мой приятель из обкома был категорически против вас в …, впрочем, не слишком ли я много уделил вам времени? Вы свободны». Толстый шагнул назад, когда вдруг услышал: 2Вот, ёлки зелёные, я и вправду кошелёк забыл в спецмашине!…»

Толстый мгновенно подскочил с червонцем: «Извините, не знал, извините великодушно, ей-богу не думал! Вот возьмите от чистого сердца…. Как же не помочь человеку, берите. Берите!» Загуляев не заставил себя долго упрашивать и, погрозив для солидности пальцем, принял деньги.

Выйдя из пивной с бульканьем в тугой утробе, Загуляев совсем распоясался, забыл и про свой, отнюдь,  не экстравагантный, в хорошем смысле этого слова, вид, и про двух навазавшихся на его голову дубинушек, и про…. Но тут он вспомнил как раз то, о чём мы уже собирались сказать совсем наоборот – он припомнил, куда собирался идти. Тут же в голове заюзила юристка в заманчивой юбке и штуковинами из неё выходящими, медленной, как будто спросоночной, улыбкой и прочими женскими завлекательностями. Аким Никанорычу даже стало неудобно за свои не стиранные трико и коричневую шляпу, имевшую обыкновение лежать на не пустующем кресле. Но что поделаешь? Взялся за гуж – не говори, что на днях вырезали аппендицит.                                                 

«Может, ещё изобрести пару неожиданностей?» - мелькнуло на секунду в голове нашего героя, порядочно свесившейся на кудрявую грудь, в которой беспрестанно обитали шустрые пальцы Загуляева. Домыслить он не успел. С одной стороны улицы кто-то из толпы гаркнул: «Эй, Аким! Загуляев! Ты ли это?» - ловкая фигурка в светлом пиджачке подскочила к бедному растяпе в мгновенные секунды стрелки. Загуляев узнал своего старого товарища по школе Кузнечикова Стёпку. Он не изменился. Тот же острый, хлюпающий нос, подобранный горсточкой к нему рот, складки на лбу и чёрные бегающие вверх-вниз брови. Глаза были в своём излюбленном неопределённом тоне.

-         Приветище, Аким! Где это тебя так угораздило налакаться – вонища вон до того угла. Да и вид у тебя что-то этакий параллепипедный – типа штангенциркуля. В карты, поди, у собутыльников молотился, а? По глазам вижу – не задаром ты это так коэффициенты растерял – молотился, брат, до самой боковой поверхности! Ну, признайся, так?

-         Нет, Кузнечиков, ошибаешься. Ни в какие твои штангенсинусы не играл, так бы этого я не растерял – рука у меня, будь здоров, не промах. Я, видишь ли, человек безотказного уклада и случай тут был особый. Иду мимо  барака, вдруг вижу мужичок, на тебя похожий, в одних трусах чечётку отбивает, этак раз ногой об ногу и зенками туды - сюды – стыдоба мужика прохватила. Ну, я как был в чём – к нему. Узналось, что с женой он в ссоре состоит и того, ну это… как там… ну, эмансипацию что ли проклинал, бедняга. Выкинула его прямо в окно, говорит, этак хвать за шиворот… э-э…, то есть, за трусы и туды – за борт, гуляй, мол, освежайся. Сам понимаешь, не мог я с мужиком не поделиться. Тем паче, думал про себя, что и со мной кто-нибудь махнётся по доброте души, а?

-         Возможно, Загуляев. Только на что это ты катеты косишь? Уж не думаешь ли…

-         Нет, не думаю. Я вообще думать в детстве не научен. Ты же поди–кось помнишь, как я на уроках вместо решения задач твою овальную рожу рисовал?

Кузнечиков смутился. Даже стал дёргать воображаемый рукав Загуляевского пиджака, как будто это запятие было единственной возможностью дать почувствовать другу ощущение тёплого пиджака. Ух! Аким Никанорыч даже съёжился от прохлады нагоняемой плавной рукой Кузнечикова.

-         Брось ты это, ну кончай свою вентиляцию, у меня склонность к простудным заболеваниям, особенно от сквозняка.

Кузнечиков опомнился.

-         Знаешь, Аким, айда ко мне домой, я там тебе найду что-нибудь, а то…. Ну, я женат – понимаешь ситуацию. Возведёт меня в квадрат. Я ведь люблю тебя, как брата. Всё для тебя готов отдать, только вот проблема с одной штукой.

-         С какой? – оживился Загуляев,- если штука одна то будь уверен, я это дело махом обработаю!

-         Сомневаюсь. Тут тебе не какая-нибудь средняя линия, тут величина абсолютная: моя жена Екатерина.

Аким Никанорыч на минуту задумался, соотнося свои силы с силами противника и, убедившись в существовании шанса на победу, хлопнул:

-         Придумал! Я её уломаю, есть такая партия!  Ты меня конём, а я тебе мат в зубы!

-         Ты что, спятил? Уламывать мою жену да ещё матом на меня!

Аким Никанорыч вздохнул так, как если бы хотел сказать: ничего-то ты не сечёшь в моём плане. И тут он, наступая другу на лакированные ботинки и превратив их постепенно в точную копию выпускаемых местной обувной фабрикой, объяснил свой план, процесс раскрытия которого воспринимался прохожими за репетицию циркового клоуна. Кто-то в очках даже проронил: «Интересно, по сколько будут собирать после этого представления?!».   

     Наконец Кузнечиков, дотумковшись до смысла слов друга, воскликнул:

-         О, любовь может всё, я буду стараться в поте лица! Любовь – это не шуточки шутить!

Причём, эти слова он воскликнул так громко и с душой, что неподалёку стоящий юноша воспользовался ими как великолепным фоном для признания и, схватив за руку тоненькую девушку в белом до колен платьице со слезами на глазах и театральным голосом, излился ей в своих чувствах. Ещё удивительней то, что она ответила ему тем же, но самое-самое в этой трогательной сцене было то, что всеми воспринималось подобное происшествие как нельзя самым естественным образом.                          

ГЛАВА ПЯТАЯ.

Так что же может любовь?..

Прежде всего мы должны дать некоторые пояснения в счёт внезапно возникшего на нашем пути героя. Он принадлежал к разряду, так называемых, обыкновенных людей, другими словами – человек с вывихом в самой думающей части тела. Нет, дураком, каких немало и без него, он не был, просто с некоторых пор им владела одержимость стать великим математиком. Он гордо делал замечания продавщицам, когда замечал, что кому-то недодали копейку или недовесили грамм, вращался в кругах маститых математиков, наподобие вертушки, охлаждающей их своей бесконечной беготнёй, а иногда пописывал в Академию Наук и учился, учился, учился. Зато никогда ничего как следует не знал.

            Как это не странно, женился он, исходя из выведенных уравнений, и бесспорно допустил в вычислениях где-нибудь между двумя неизвестными слагаемыми крупную ошибку, видимо, по ошибке вместо минуса прилепил изящный плюс.

Но были ли у Кузнечикова достоинства? – непременно подумает читатель, посасывая карамельку, или узнав, что до обеденного перерыва ещё добрых полтора часа. Что ж, заглянем к нему в дом.

           Аким Никанорыч зашёл в квартиру более чем осторожно, вовремя успев заметить гору всяческих вещей, наваленных в коридорчике неизвестно для чего больше: для устрашения ли непрошеных гостей, для опрощения ли городской свалки или же для ежедневных причитаний жены. Тут же висели пальто на вешалках, под ними плотно прижимались друг к другу стиральная машинка и колесо от ЗИЛа, дальше громоздились всяческие ящики из оргалита и фанеры вперемешку с каким-то огромным брезентовым чехлом и сломанными стульями, торчащими вверх ножками. Было ещё что-то – Загуляев не заметил, сосредоточив внимание главным образом на преодолении всего этого бурелома. Зал, однако, был не лучше: тут во всю широту русской удали раскинулось государство жены – тряпки шмыгали по полу под ногами, развешенное бельё заставляло ежесекундно бить челом неизвестно кому и за какие радости.

           Жена появилась внезапно и тут же подбоченилась: «Так!». На потолке собирались тучи. Аким Никанорыч взял инициативу в свои руки и выступил вперёд, да так неудачно, что прямо ногой в таз с мыльной пеной.

-         О, чёрт! Извиняюсь, позвольте иметь честь представиться – я школьный друг Степана, работал тут неподалёку, жара, вот и разделся, а тут он. Понимаете, какая радость!

-         Прогуливаешь, значит, - ощерилась жена, - утекал с работы?

-         Зачем же! Я человек в бригаде не последний, всё чин чином…, ну есть же понимающие люди.

-         Ну, тогда давай руку – Нина Петровна. Проходите вон туда, к серванту, там вроде бы вчера кресло стояло.

Аким Никанорыч шепнул Кузнечикову, дескать, начинай, старина, а сам пошёл отыскивать кресло. Но ведь есть же такие квартиры, где мебель скачет из угла в угол каждые два дня. В таких квартирах мужья обычно либо невростеники, либо через чур любят жену. Второго, к сожалению, за нашим новым героем не наблюдалось. А Аким Никанорыч наткнулся на телевизор. Чтоб не было лишнего шума, он не подал виду, что попал мимо и бесцеремонно уселся на тумбочку рядом с телевизором.

         За бельём шептались.

-         Сидите? – внезапно спросила Нина Петровна.

-         А что же мне ещё делать, сижу как припаянный, наслаждаюсь удобствами вашего комфорта.

-         Так ведь кресло-то вот где! – снова её голос.

-         А тут ещё одно. Мягонькое такое, цветное-то… - незамедлительно ответил Аким Никанорыч.

-         Но у нас одно кресло!

Вступился Кузнечиков:

-         Мать моя, да что ты привязалась к этому задодержателю, тем, что ли, других нет! Гость ведь!

-         Кому гость, а кому в горле кость! Ну-ка я взгляну.

Аким Никанорыча осенило. Он отошёл за стол к стенным часам и спросил иронично:

-         А вы себе давно имя сменили?

-         Я имён не меняю. Кто это вам сказал?

-         У меня друзей – считай, не сосчитаешь! Вы же Катя, а не Нина, так?

-         Ну, хотя бы…

-         Меня трудно провести, но вы это зря сделали: мистификация не в моде. Интересно, зачем вы это? Пора называть вещи своими именами.

-         Слушайте, вы чай пить будете?

-         С удовольствием! – ответил Загуляев, не сообразив, зачем Кузнечиков за спиной жены дико машет руками. А жена тем временем опустила руку в карман халата и вытащила бумажку:

-         Тогда вот вам деньги, кафе напротив. Приятно было познакомиться.

Она  посторонилась. Загуляев пригляделся к ней и только теперь заметил, что она была красива. Светлые завитые волосы были достаточно коротки. Сквозь чёлку глядели светлые глаза, и даже тонкие аккуратные губы казались светлее, чем обыкновенные. «Снегурочка», - подумал про себя Загуляев, потом внезапно засмеялся.

 -  Можно я не пойду пить чай, Катя, мне расхотелось, я же недавно бидон молока осушил, забыл совсем тут с вами, - сказал Аким Никанорыч с таким насыщенным видом, что пропадали не только сомнения в осушенном бидоне, но и наоборот, зарождалось подозрение, что немного тому назад он слопал целиком жареного кабана дома у директора мясокомбината.

- Вы видите, что у меня дома творится? Нет? Так разуйте глаза, дьявол вас замори! Это же не квартира, это…

      Кузнечиков ломанулся грудью: «Ты, это, градусы-то поубавь, не ты ли вчера божилась мне, что тебя всё устраивает, не ты ли эту проклятую стирку заложила, а? Функции тут мне разводит!

      Аким Никанорыч хотел было на этом месте вставить оригинальную шутку, но его запала хватило только на великолепный оскал, остальное произошло моментально, да так моментально, что Загуляев забыл о положении своего рта и придал ему обычное выражение лишь когда почувствовал во рту прохладу от мелькающей перед его лицом простыни. Да, им явно не везло. Вот и планы насмарку – на глазах у постороннего человека жена с всхлипами охаживала бедного Кузнечикова, тот слабо защищался и всё-таки сумел крикнуть: «Акимка, позвони в 02, телефон у соседей!»

      Загуляев не сдвинулся с места. К чему эта поспешность – все там будем, во всяком случае он, Загуляев, в самое ближайшее время.

      Аким Никанорыч своим мужским чутьём понял, что это надолго и спокойно удалился наугад. Он очутился как раз напротив шкафа. Из отверстия между полурастворёнными дверцами виднелся отличный костюм. Сразу же в голове у нашего героя воткнулись в серое вещество две или три умные, а вернее дельные мысли. «А что если …» Медлить было некогда: он резко дёрнул дверцу с ручкой так, что уподобил её абсолютно гладкой второй и страстно вырвал из пещеры платьев то, что ему требовалось. Так. Где у нас здесь дверь? Ага, кажется налево.

      Но интуиция обманула Загуляева. Екатерина успела схватить убегающего за рукав.

- Что это Вы там, голубчик, делали?

- Извините, я очень спешу, меня ждут, у меня через минуту автобус, я должен быть там… там. Всего доброго и приятно размяться, тьфу, то есть счастливо оставаться!

      Екатерина и не подумала упускать свою добычу, напротив она ещё сильнее вцепилась в рукав и никакие рывки не могли противостоять этой женской, а если быть более точнее жёнской хватке.

      Аким Никанорыч тихо, но с ноткой угрозы попросил: «Отпусти!»

- А кто будет мне мужа в чувство приводить?    

- Странный Вася! Отпусти, тебе говорят!

- Нет, ты мне мужа откачай.

- Слушай, у тебя совесть есть? Сначала гнала, а теперь держишь! Чёкнутая, да?

      Кузнечиков встал сам. Взялся за голову и произвольно потряс ей, издав губами соответствующие этому делу звуки. Когда он понял где находится и что произошло, он отупевшими глазами влепошился в Загуляева и спросил: «Ты ещё тут, кретин?!»

-   Аким Никанорыч простил ему последнее слово – что с людьми не случается после этакой взбучки и улыбнувшись, развёл рукой – как видишь. Кузнечиков тем временем присматривался и глупел ещё больше, о чём свидетельствовало его личико.

- Снимай-ка костюм, дружище, и вали отсюда по добру по здорову, пока я тебя циркулем не согнул. То же мне диагональ параллепипеда!

- Н-не понял тебя, Степан – гонишь что ли? Лицо нашего героя стало серьёзным как заглавная буква. Он вдруг понял всю нелепость своего положения и впервые, быть может, в нём проснулись настоящие чувства. Эх, чуть бы пораньше!

- Ну! – К Кузнечикову подошла жена и обняла его за плечи, тоже пристально глядя на растерянного маленького человека. Аким Никанорыч сделал ещё один шаг: «Стёп, ты чего это… шутить… школа, друзья … помнишь?

- Давай, давай. И без всяких точек пересечения!

       Аким Никанорыч разделся. Брюки бросил на табурет, костюм подал. Всё ещё чего-то ждал, стоял как в воду опущенный. Жена поцеловала мужа, тот ответил ей тем же, а потом отстранился: «Подожди, родная, вышвырну этого». И Аким Никанорыча выставили за дверь подъезда.

      Он медленно побрёл вдоль улицы с самым, что ни на есть тусклым видом. Две девчонки с маленькой белой болонкой проскочили мимо и за спиной прыснули. Вечерело. На небе собирались тёмные облака, предвещая прохладную ночь. В тополях шептались влюблённые, за окнами говорили телевизоры, а Загуляев всё шёл. Шёл, сам не ведая куда.

Глава шестая.

Чем дальше в лес…

       Загуляев, вконец вымотавшись, сел на какую-то облезлую скамейку в тёмной и потому тихой аллее. Он не знал, где это он сейчас находится, ему думалось, что вероятнее всего, это как раз самое незнакомое ему место. В душе что-то тянуло, как слишком по единственной ненастроенной струне. От духоты ли, или от невероятно сильного сердцебиения, он разлёгся на, порядочно просочившейся из захимиченной почвы, траве, но это не спасло. Пахло пролитым вином, грязной обувью и прочими нечистотами, на которых, очевидно, и собака из милицейского участка теряла след. Сон пришёл не сразу. Сперва в голове мелькали лица жены, воров, юристки и недавних его знакомых, потом в полусне он шептал что-то полоумное и, наконец, когда понял, что это уже сон – так оно и оказалось.

      Что, дражайший, классно ночевать под скамейкой в трезвом виде, а? Непривычно. Уже во сне он как раз подумал, как это раньше он, Загуляев, напившись мог расположиться где угодно, и на сколько угодно?! Ведь это такой кошмар! Этот сон пошатнул стереотип Загуляевского мора,сам того не соображая, он всё обдумал, но не всё запомнил до утра, тем не менее ничего бесследно не проходит и Загуляев поднялся в шесть утра, когда было уже довольно-таки светленько. Надо идти домой. И он пошёл. Аким Никанорыч знал, что его ждёт в квартире: пустой стол или лапшовый суп, записка «Иди откуда пришёл» или что-то в этом роде, а главное – это ключ у соседки. Всё здесь противоречило одно другому, такие уж манеры были у его жены.

      Манеры манерами, а идти охоты было мало. Люди обязательно оглядывались в его сторону и улыбались. Кто-нибудь, наверное, думал что введён ещё один праздник – голоштанников. Аким Никанорыч по мере ограниченных возможностей тоже растягивал рот, но из пустого желудка тотчас пищали голодные кишки и сухие губы отказывались быть подвижными.

- Чего бы пожрать! – вдруг самым примитивным образом подумал несчастный, как вдруг неподалёку услышал окрик. Аким Никанорыч продолжал идти делая вид, что слова: «Эй, раздетый гражданин?» могли касаться кого-то другого, более голого, чем он. Встречный парень лет двадцати кивнул головой:»Вас, вроде бы, зовут». Милиционер всё же догнал Аким Никанорыча и сдвинув фуражку на затылок, спросил без предисловий:»Чегой-ты по городу раздетый шастаешь, Африку нашёл, что ли?»

- Извольте обратиться по форме, товарищ из тюремного подвала. При этом Аким Никанорыч икнкл, что сразу насторожило милиционера.

- Где пил?- стал наезжать он уже более уверенно, сообразив, что и ему может кое – что перепасть.

- Может дыхнуть тебе?!

А сам подумал: «И чего это я так часто имею дело с этими золотопогонниками? Может призвание во мне таким образом сигналы подаёт?»

      Милиционер начал что-то говорить о нарушении общественного спокойствия, даже таким раздетым манером, вроде как искушение советских граждан, но Аким Никанорыч с тупым безразличным лицом вдруг облизнул верхнюю губу и предложил: «Я кушать хочу и поэтому оставьте трудового человека в покое. Я только улицу перешёл, ясно?»

      Аким Никанорыч с видом младенческой невинности продолжал своё путешествие по незнакомому району. Он уже совсем было собирался спросить у какого-нибудь прохожего место своего нахождения и путь к центру, как вдруг увидел за мельтешащими шляпами с той стороны дороги магазинную вывеску «Коктейль – Вино – Пиво». Да, надпись была сделана в стиле немецкой старины и чем-то напоминала этикетку пришлёпнутою подпрыгнувшим подростком. Где-то Аким Никанорыч видел эту штуковину, где-то видел, как пить дать! Чёрт возьми, так оно и есть, тут же ему выпить давали лет семь назад! Вот ёлки, да тут же он гулял с ребятами после удачной поездки в Магадан – (  27 ), а чё это в Магадане – то делал? Да уж такое не забывается! Ездил в гости к тёще, злодейке первой гильдии, любительнице острых ощущений в припадке эпилепсии. Он тогда отделался легко: пробитой в двух местах башкой и вывихом голеностопного сустава. Могло быть хуже, как например, в первый год свадьбы, когда он ещё жил с женой у неё дома. Тогда на нём единственное живое место – как раз виновное в тёщиной атаке.

      Аким Никанорыч попытался не вспоминать тех минут и прибавил шагу к магазину, сам не зная за чем, но мысли навязчиво одолевали его.

      Тогда было воскресное январское утро – часов пять. Он лежал в аккуратной постели и обнимая жену уговаривал её поиграть в любовь. Она же мотивировала свой отрицательный ответ тем, что им нужно сначала встать на ноги, вырваться из плена её мамаши и только потом обзаводиться детьми. Аким Никанорыч не хотел её слушать и проронил даже что-то вроде: твоя мамаша не может решать такие личные дела, а дом мне скоро обещали дать. В половине шестого примерно, жена не вынесла его домогательств и отдалась на произвол судьбы. Аким Никанорыч уже приступил к своей затее, но как только жена подала невольный голос, дверь в их комнату настежь распахнулась и в неё ворвалось чудовище в халате и с ковшом в руке. Аким Никанорыч никак не ожидал такого появления и моментально полез под одеяло. Т1ща так же свирепо, как и вошла, вышвырнула из постели свою дочь и пошла изящно размахиваясь, полосовать брыкающегося под одеялом Загуляева.

      Лишь когда он затих она швырнула ковш на ковёр и подступила к дочери. Та оказалась смелее своего мужа, у неё хватило духа сказать: «Мама, ты чё, рехнулась, кто тебя просил-то?»

- Я вам дам … д-детей, тарапыги! Кому было сказано – никаких связей до осени! Настоящий муж прежде всего умеет сдерживаться , ясно, д-дура?! Тогда она отправила дочь к своей сестре за картошкой, а забытый и забитый Аким Никанорыч пролежал в постели весь день и ещё две недели. С тех пор он так ни разу и не подступился к жене, хотя и отмечал про себя, что каждый их вечер, если он приходил домой вовремя и не пьяный, жена сама иносказательно толкала его на подвиг, который чуть не обернулся для бедного однажды инвалидностью первой степени.

      Аким Никанорыч остановился как вкопанный как раз перед дверью в магазин буль –буль. Но он явно этого не замечал, вошёл и встал в угол к составленным ящикам.

- А откуда и от кого тогда мой сынок Загуляев? Вот те на! Сыну тринадцатый год, а я даже не подумал ни разу, когда это я его сочинил! И ведь надо же, от кого – кого, а от Женьки своей я такого не ожидал. А сам – то чист, как листочек кленовый и даже не целованный никем.

      Ну-ка, ну-ка! А почему это минтон меня не сграбастал, а? Значит она ещё не подала на розыск? Выходит её не интересует где я и что со мной?! Великолепно!!! Аким Никанорыч осмотрелся. Самый рядовой магазин, разве что погрязнее других, так это так и должно быть – народ-то тут почаще других мест бывает. Вот и сейчас золотая орда подваливает. Ну и рожи. Не дай бог, от кого-нибудь из таких ослов мой… ну, то есть её Загуляйчик. Она и сейчас, не исключено, с кем-нибудь резвится. Уф!!

      Загуляев поспешно оставил приют проспиртованных душ и двинул куда глаза глядят, а глаза его видели лишь одно – Женьку с одним из этих.

- А может она и истерики закатывает только для того, чтоб я смылся и не мешал ей?

      Аким Никанорыч чуть ли не рычал. Улицы проносились, как в кино: увидел одну, потом шестую, десятую и т. д. А что если…? – вдруг подумал он, когда заметил неподалёку милицейский «теремок». Он несомненно думал о юристке и участок-то был тот самый. Да вот с одежонкой трудности – надо было как-то выходить из положения. Тут он вспомнил об оставшихся деньгах после выпивки с заведующим. Мелочь, однако, давно гуляла пешком, вероятно под скамейкой, где он спал, а вот семь рублей были в целости и сохранности. Загуляев подмигнул проходившей рядом девчонке лет восемнадцати и прибавил: «Рискнём?!» Девчонка перепугалась и заметно прибавила шагу.

- Можно и пожрать, ёлки зелёные! – уже про себя прикинул Загуляев и отправился туда, где был рыбный день.